Добрый сказочник: к 200-летию Петра Ершова

 Версия для печати

Когда мы слышим имя Петр Павлович Ершов, то сразу вспоминаем любимую с детства сказку о Коньке-Горбунке. Многие могут цитировать ее наизусть большими кусками, хотя специально не заучивали – уж очень легок и приятен слог.

И практически ничего другого мы об этом человеке не знаем. Павел Петрович для нас – человек одной книги. И все-таки интересно, каким он был? Гостеприимный и добродушный толстяк в аккуратном пенсне. По мнению света – карьерный неудачник, инспектор Тобольской гимназии, влюбленный в свою педагогическую работу. Автор сатирических пьес и трепетных духовных стихов.

Представьте себе, по набережной реки Мойки спешит 19-летний студент в форменном кителе Императорского университета. В Петербург он прибыл недавно, и все ему кажется диковиной: нарядные дамы, прогулочные лодочки, лихачи на Невском. Но сегодня нет настроения глазеть по сторонам. Сегодня судьбоносный момент: вердикт его рукописи вынесет сам Пушкин.

Когда-то в семье провинциального чиновника родились два брата – Петр и Николай. Семья много странствовала, так как отца часто переводили по службе. И места были суровые, сибирские: древний Тобольск, Березов, Омск и Петропавловск. Кто населял в ту пору военные крепости? Ссыльные да казаки. С детства мальчик впитывал сочный народный язык, слушая казачьи сказки. Впрочем, сказки далеко не всегда были сказочными в нашем, современном смысле слова. В основном служилые говорили о делах военных, о походах Ермака да о восстании Емельки Пугачева.

Потом были годы гимназии, братья жили на квартире в купеческой семье и коротали вечера за книгами при свечах. Город не был захолустьем, сюда из Петербурга поступали свежие журналы и книги. Тогда-то и открылось братьям «солнце русской поэзии» – имя Александра Сергеевича Пушкина. Вероятно, перед самым переездом в Петербург они прочли и пушкинские сказки – о царе Салтане, о попе и работнике Балде. «Вот она, совершенная форма! – думалось юному сибиряку. – Ах если бы научиться так же просто и мелодично излагать наши казачьи былички». А слова уже сами складывались в строки, находились рифмы. Оставалось лишь взять перо.

Не прошло и пары лет, как он шагает по столичным улицам, несет свою рукопись, сказку «Конек-Горбунок», тому самому Пушкину. Что если знаменитый поэт высмеет первую работу? Бросить литературу?

«Замечательно! – по преданию, расхохотался Пушкин. – Теперь этот род сочинений, сказки, мне самому придется оставить».

Одобрил сказку и Василий Андреевич Жуковский. Но особенное внимание к «Коньку-Горбунку» уделил другой человек пушкинского круга, поэт и профессор Петр Александрович Плетнев. Он преподавал тогда в Петербургском университете. Однажды он явился на лекцию с загадочным видом и начал читать замечательную сказку в стихах. Лишь один студент знал, что это за сочинение – Петр Ершов, красневший от неловкости и волнения. Внезапно профессор оборвал чтение и аудитория замерла: интересно, что же будет дальше? «А дальше поинтересуйтесь у автора, – сказал Плетнев. – Ну-с, господин Ершов, поднимайтесь, чтобы коллеги вас увидели».

И сказку напечатали в серии «Библиотека для чтения».

Книга прошла почти незамеченной, если не считать грубо ругательной рецензии безбожника Белинского. «Неистовый Виссарион» не поскупился на эпитеты: «в книге есть русские слова, но нет русского духа», «сказка не имеет никакого художественного достоинства», «подлинный талант начинает с пламенных произведений, а не с фарса».

Вскоре вышла другая книга Ершова – романтическая быль «Сибирский казак». Но наслаждаться славой молодому поэту не пришлось. Умирает брат Николай, умирает отец, вскоре скончается и мать. Устроиться по окончании университета в столице не получилось (как говорил другой популярный литературный персонаж той эпохи, «служить бы рад, прислуживаться тошно»).

И Петр Павлович Ершов вернулся в родной Тобольск. Покидая столицу, он не унывал, напротив радовался встрече с Сибирью, своей «северной красавицей».

Он преподавал в родной гимназии, потом сделался инспектором, всей душой отдаваясь учительскому делу. Создал детский театр, для которого сочинял пьесы: «Сельский праздник», «Суворов и станционный смотритель», комическую оперу «Якутские божки», «Черепослов».

Одним из воспитанников его стал другой всемирно известный тоболяк – Дмитрий Менделеев, будущий гениальный химик. Через некоторое время он стал зятем Ершова, взяв в жены его приемную дочь.

Не оставлял Петр Павлович и занятия литературой, публиковался в «Современнике» Плетнева. Писал духовные стихи «Молитва», «Час тайны», «Служба кончилась, я снова теплой верою согрет...»

Была создана и повесть «Осенние листья». Сохранился отрывок из нее о том, как холодной ночью накануне Пасхи герои заблудились в лесу, едва не погибли, но выбрались чудесным образом, услышав благовест.

Но сегодня эти книги известны в основном специалистам. Может быть, автор так и скончался, считая себя «литературным неудачником». Но для нас Петр Павлович навсегда останется добрым сказочником, автором любимой с детства истории про Конька-Горбунка.

Впервые опубликовано в мартовском номере газеты «Челябинские епархиальные ведомости» за 2015 год

 

  ***

   Служба кончилась. Я снова

   Тёплой верою согрет,

   Вышел с холма лугового

   Посмотреть на Божий свет.

   Бесподобно! Вечер лета

   Чудной свежестью дышал

   И завесой полусвета

   Всё пространство покрывал.

   Там, на светлости лазури,

   Золотистые с краёв,

   Плыли вдаль остатки бури

   Лёгкой группой облаков.

   Солнце к западу клонилось;

   Долу искрились поля;

   Ароматами струилась

   Обновлённая земля.

   Жизнь везде заговорила,

   Морем звуков разлилась:

   Здесь – долины огласила,

   Там – в лесах отозвалась.

   Я смотрел. Часы бежали.

   Раскалённый солнца шар

   Пал за лесом в синей дали,

   Запад вспыхнул как пожар.

   Разноцветными огнями

   Луч по воздуху скользил

   Прыскал по небу стрелами

   И дождинки серебрил.

  «Есть ли где во всей вселенной

   Мир прекрасней?» – я вскричал.

  «Есть за гробом», – вдохновенно

   Чей-то голос отвечал.

   Я взглянул: вблизи за мною

   Старец сгорбленный стоит;

   Светлый взор под сединою

   Важной думою горит.

   Он смотрел на запад дальний,

   Одевающийся в тень,

   И улыбкою прощальной

   Провожал угасший день.

  

   1840 г.